ГЛАВА 2

Эх, летят годки быстрыми птицами, кому в радость, а кому в тягость. Двадцатый год уж Илья сиднем в избе на лавке сидит.
А хорош-то собой, а в плечах могуч - любо-дорого поглядеть, но от немощных ног своих на весь белый свет осерчал. Слова лишнего из него не вытянешь, "да" и "нет" на все матушкины разговоры сквозь зубы еле вымолвит и опять сумрачно в угол уставится и глядит не мигая, будто там его беда затаилась.
Особенно невмоготу ему было, когда зимой, на Масленицу, буйные молодцы с другого берега Оки скатывались с муромскими на кулачках биться. С веселым хохотом всегда муромских били и с обидным свистом долго гнали по скользкому льду.
- Э-эх! Нет у наших робят бойца-надежи, опять, как щенят, пораскидали, - в сердцах бросал шапку об пол отец.
А Илья в своем углу каменным делался, будто ему шапку в лицо с укором бросили.
Сам-то Иван Тимофеич в молодые годы ровни себе по удали не знал. Одной рукой молодцов на снег скучать укладывал. Думал, и сын "надежей" будет людям в ратном деле, а ему в трудном хозяйстве, да проклятый змей поперек его мечты разлегся.
А на эту Масленицу еще одна беда, как тяжкий воз с камнями, на Илью опрокинулась.
Приходила к ним иногда тихая, застенчивая девочка Улита. Такая ласковая была - то сладкой земляники Илюше из лесу в лопушке принесет, то орехов, а то просто так придет и скажет ему чисто по-детски:
- Я тебя, Илюша, жалеть пришла.
- Ну жалей, жалей, - усмехнется Илья.
А Улита сядет рядом с ним на лавку, голову рукой по-бабьи подопрет, губы подожмет и молчит горестно. Илюшу жалеет. Потом встанет и скажет серьезно-серьезно, с верой:
- Дай тебе Бог здоровья и силушки, Илюша! - и степенно, до самой земли ему в пояс поклонится.
А косица-то ее толстая всегда, как на грех, со спины через голову перекидывается и хлоп об пол!
Всю серьезность портила.
Всегда после улиты Илюшина душа будто от теплого солнышка оттаивала, и не заметил, как стал ждать, когда еще Улита жалеть придет. Когда же она из девочки девушкой статной нежданно стала, чуть не выл от тоски, бедный.
Ну вот, а на эту Масленицу пришли отец с матерью с шумного уличного веселья румяные, все в снегу и с порога Илюше, словно обухом по лбу:
- Слыхал? Улита наша под венец нынче идет!
- Какая Улита? - не понял Илья.
- Да какая ж еще? Аль забыл, кто тебе землянику в лопушке приносил?
- А... жених кто? - глухо спросил Илья.
- Да с того берега какой-то. Говорят, рыжий да конопатый, будто клопами засиженный. Одно слово - непутевый. Да они там все такие.
- Кто ж меня теперь жалеть-то будет? - чуть слышно прошептал Илья.
- Как кто? - ахнула мать. - А мы с отцом не в счет? А Господь? Он всех любит.
- Как же, "любит"!! - взревел вдруг Илья так страшно, что батюшка с матушкой, будто громом пораженные, на пол повалились. - Если Он меня так любит, за что же наказывает?! Двадцать лет я колода колодой! За какие грехи?! Если же Он без вины надо мной потешается, то и я Его из души вон вырву.
И тут, безумец, бесом ослепленный, рванул с себя крест нательный и что есть мочи в дверь швырнул.
Испуганной ласточкой метнулся медный крестик с порванной бечевкой и у самой двери вдруг замер в воздухе. Илья от этого чуда будто немой сделался, рот разевает, а слова в горле стоят. Оглянулся беспомощно на родителей своих, а они, сердечные, тихо, не шевелясь, на досках лежат, будто спящие.
- Ах, Илья, Илья! Вот до чего ты в печали своей дошел, - вдруг невесть откуда раздался тихий голос.
- Кто здесь? - вздрогнул Илья.
И тотчас в том месте, где его крестик неподвижно застыл, воздух стал нежно-белым, как облачко на небе, а из облачка этого мягко шагнул к Илье чудный, светлый образом незнакомец. Высокий, стройный, лицо молодое, безусое еще и нежное, будто девичье. Глаза темные, глубокие и печальные-печальные. Такие только у святых на иконах бывают да у великих страдальцев.
"Как же он сквозь запертую дверь-то прошел? - молнией пронеслось в голове у Ильи. - А на шапке-то ни снежинки, а ведь метет на дворе!"
И в самом деле, на черной княжеской шапке незнакомца, отороченной черной лисой, вместо снега искрились жемчужные узорочья. И на золотой княжеской мантии, наброшенной поверх багряного, цвета крови кафтана, снега тоже не было.
"Что за наваждение? - оторопело думал Илья. - Да кто же это такой?"
- Я князь Глеб, - тихо молвил гость, - сын великого князя Владимира.
- Да быть такого не может! Уже сто лет минуло, как Глеба Святополк окаянный убил!
Молодой князь отвел левую руку с груди, и увидел Илья прямо под его сердцем страшную, смертную рану от широкого ножа.
- Ну, теперь веришь ли? - печально спросил мученик. - Видишь - убит я братом своим, но милостью Божьей вечной жизни удостоен и с тобой говорить могу.
- Да как же это? - поразился Илья. - Да за что мне милость такая - со святым говорить?!
- Трудно тебе, укрепить тебя пришел... Знаешь ли ты, что твое имя значит? Крепость Божия! А какая же ты крепость, ежели унынию поддался? Тяжкая это болезнь, начало злоумия. Вот уж, и Бога корил.
- Да, корил, - набычился Илья, - и тебя вот, князь, спросить хочу. Ответь мне, если знаешь: за что меня Господь калекой сделал и к лавке пригвоздил?
- Никто не знает и никому не дано знать, почему Господь посылает ту или иную скорбь и несчастье, но думаю, что они посылаются по грехам нашим.
- Да какие же у меня, младенца, молоко еще сосущего, грехи были?! - сжав кулаки, гневно крикнул Илья.
Князь долго и внимательно посмотрел на него и тихо сказал:
- Быть может, Бог тебя от несотворенных грехов спасает. Видно, не на пользу было бы тебе здоровье.
- Каких таких несотворенных грехов?!
- Вспомни, как ты будто котел со смолой кипящей клокотал, когда левобережные молодцы муромских на Оке били? Была б в твоих руках и ногах сила, ты бы, долго не раздумывая, сколько жизней почем зря загубил?
Илья сумрачно глянул на свои пудовые кулаки.
- А сегодня, - мягко продолжал Глеб, - что ты подумал о женихе улиты?
- Я б его, сморчка, если б здоров был, по самые конопатые уши в землю вбил, - тяжело вздохнул Илья.
- Вот и еще одну невинную душу загубил бы. Говорю тебе: в ком злоба и ярость - там прибежище сатаны, а в ком любовь, надежда и вера, в том Христос живет. К тому лукавый не прикоснется.
Утишился Илья, молчит.
- Не унывай много, - улыбнулся Глеб, - и наказания Господня не отвергай и не тяготись обличением Его. Ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему.
Поднял Илья мокрое от слез лицо, шепчет горестно:
- Нет мне теперь пощады от Него... Ведь увидел Он сверху, сквозь крышу, как я крест с груди сорвал...
- Милость Бога бесконечна. Апостол Петр трижды от Него отрекался, но плакал горько, раскаялся и прощен был. И сейчас Христос невидимо стоит пред тобой и видит слезы твои. Знай: прощен ты, и вот знак тому.
Раскрыл ладонь, и к Илье тихо, словно перо по воде, поплыл медный крестик, бесшумно скользнул за ворот холщевой рубахи, а порванная бечева сама собой новым узлом завязалась.
Торопливо, будто щитом, накрыл Илья широкой ладонью маленький, теплый крестик, а князь ласково сказал:
- Помни, Илья, что ты - Крепость Божья, а посему верь и молись, и обязательно услышит тебя Господь, и исцелен будешь.
"А когда?" - простодушно хотел было спросить Илья, но вместо князя опять белоснежное облачко заклубилось и медленно растаяло...
Долго неподвижно глядел перед собой Илья, и глаза его уже были не тоскливые, как болотные топи, а как родники чистые, а мысли высоко в зимнем небе белыми-белыми голубями летали.
Когда же очнулся и глянул на родителей своих, понял, что не видели и не слышали они этого чуда, а лежат себе на полу, как во сне.
- А чего это вы, родимые, посреди избы разлеглись? - улыбнулся Илья.
Открыли они глаза, моргают, как спросонья.
- Да сами, Илюшенька, не знаем... Упали чего-то и лежим вот себе, будто дурни праздные, - задумчиво поглаживает бороду Иван Тимофеевич и на жену искоса хитро щурится.
А она вдруг молодкой зарделась, прыснула, и давай оба, на полу лежа, хохотать и локтями друг дружку подталкивать. Илья, на них глядя, первый раз за двадцать лет так громовидно хохотал, что в самую преисподнюю смех его ворвался и окаянного змея будто кипятком ошпарил.

1 2 3 4 5 6